Свидетельство из нашей книги «100 свидетельств о лагерях»
Я этнический казах, родился в 1973 году в районе Кабин, Алтайская префектура, Восточный Туркестан. После окончания средней школы я работал в нефтяной промышленности. В 2009 году я впервые приехал в Казахстан, чтобы работать на нефтяном месторождении в Актобе, в котором были инвестиции Китая. В 2014 году я иммигрировал в Казахстан с семьей.
Когда я вернулся в Восточный Туркестан, чтобы навестить больного отца, китайские власти изъяли мой паспорт на границе 23 мая 2017 года. После операции моего отца власти отказались вернуть мне паспорт.
Так как моя жена и дети были в Казахстане, я не хотел сидеть без дела, поэтому решил найти работу, чтобы заработать немного денег, прежде чем вернуться в Казахстан. Я начал работать на железорудной шахте в Коктокае, Алтайская префектура.
16 июля 2017 года мне позвонили китайские власти и сообщили, что я не аннулировал свой «хуку» (местную регистрацию) в Тарбагакае (Чёчек, или Тачэн 塔城), после того как переехал в Казахстан, и что я должен сделать это в тот же день. Я сказал, что сделаю это позже. Я подумал, что поскольку я не нарушал закон, мне не о чем беспокоиться. На следующий день, 17 июля, мне снова позвонил полицейский и спросил, где я нахожусь в Коктокае, потребовав, чтобы я подождал их. Через семь часов двое полицейских приехали, один из которых был уйгуром по имени Алим, а другой – хань по имени Ван. Они сказали, что приехали помочь мне с аннулированием хуку, и мне нужно было поехать с ними в Тарбагакай, который находился более чем в 700 километрах от меня. Они решили отдохнуть на полчаса, когда мы прибыли в городок Тиечангоу (铁厂沟镇), который находился совсем рядом с Тарбагакаем. Я попросил принять душ и сменить одежду, на что они согласились. Мы прибыли в Тарбагакай глубокой ночью, то есть ранним утром 18 июля.
Они привели меня в комнату на втором этаже полицейского участка, окна которой были все черными, то есть непрозрачными. После того как я сел, вошли трое полицейских, за ними следовал оператор. Они попросили меня сесть на стальной стул, и начался допрос. «Почему ты иммигрировал в Казахстан?» – спросили они. Я ответил, что я казах, и поскольку я хотел жить в Казахстане, то решил переехать туда с семьей в 2014 году. Они спросили, есть ли еще какая-то причина, на что я ответил, что нет. Они спросили, молился ли я. Я сказал, что был занят работой и не находил времени для молитвы, к тому же я не был готов к религиозной деятельности, и поэтому не молился. Также они спросили, чем я занимаюсь в повседневной жизни, с кем общаюсь и т.д. Я сказал, что разговаривал с соседями. Они спросили, были ли люди, которые переехали в Казахстан из Китая. Я ответил, что да, такие были, и мы жили в одном районе, но так как все были заняты работой, мы почти не общались. Они спросили, сколько раз я посещал Казахстан, я ответил: «Вы забрали мой паспорт, так что вы должны подсчитать все штампы на нем». Они спросили, посещал ли я другие страны, на что я ответил, что нет.
Они спросили, зачем у меня установлен WhatsApp. Я сказал, что мы используем WhatsApp для связи с друзьями в Казахстане. Они спросили, почему я не пользуюсь WeChat. Я сказал, что там никто не пользуется WeChat, потому что WhatsApp уже широко используется. Они сказали, что нашли видеоклип о том, как молиться в моем WhatsApp. Я настоял на том, что это было не о молитвах, а о религиозных советах. Я также сказал, что мы не молимся пять раз в день в Казахстане. Они обвинили меня в нарушении закона, просмотрев запрещенные видео и установив нелегальное приложение (WhatsApp) на мой телефон.
18 июля 2017 года, примерно в 3 или 4 часа дня, меня привезли в центр содержания под стражей, с черной повязкой на глазах и наручниками на запястьях и лодыжках. Мне провели медицинский осмотр, измерив пульс, артериальное давление и другие показатели. После осмотра меня отвели в камеру, прикованный наручниками и с кандалами. Я пробыл в этом центре содержания под стражей 98 дней, прежде чем меня перевели в лагерь для интернированных. Я весил 98 кг, когда меня отправили в центр задержания, и мой вес снизился до 71 кг, когда меня перевели в лагерь для интернированных.
В центре содержания под стражей я получал только один прием пищи в день. Если жаловался на нехватку еды, меня избивали. Я поссорился с охранниками около 14 октября 2017 года, и меня так сильно избили, что я потерял сознание. Когда я пришел в себя, я оказался в больнице (Народная больница Тарбагакая). Я увидел Тахиржана, заместителя начальника, который сидел рядом со мной, и именно он отвез меня туда. Нападавший был кыргыз по имени Макай. Мне поставили капельницу, так как я потерял сознание.
В камере содержания было 42 человека, и ночью только семь человек могли спать, так как помещение было переполнено. Мы по очереди спали каждые два часа. Из-за хорошего поведения в центре задержания 22 человека были допущены к переводу в интернатный лагерь 23 ноября 2017 года. Меня перевели в лагерь вместе с двумя другими уйгурскими задержанными, Шохретом и Дильшатом. Нас повязали наручниками и кандалами, с черными повязками на глазах, а рядом с нами сидели два полицейских.
Когда мы прибыли в лагерь, нас попросили встать на колени, прежде чем снять с нас наручники, кандалы и повязки на глазах. Позже мне позволили снять желтую тюремную форму, которую я носил в центре содержания под стражей, и переодеться в свою собственную одежду, которую мне принесли родители. За два дня до моего перевода в лагерь для интернированных мне сообщили мои родители, что из-за моего хорошего поведения в центре содержания под стражей меня переведут в лагерь. Они также попросили моих родителей принести мне одежду. В лагере мне выдали одну пластиковую миску для умывания, одно полотенце и одну пару тапочек. Меня перевели в камеру № 8 на втором этаже без наручников и кандалов. Впервые за 98 дней я оказался без наручников и кандалов.
Камеры на втором этаже имели металлические двери с тремя отдельными замками, которые могли открыть только охранники лагеря, и маленькие окна, через которые можно было видеть только половину лица человека. В моей камере было восемь кроватей, и когда я впервые прибыл, у меня было двое сокамерников-уйгуров, и я помню только одно из них по имени, а именно Тургун. Они сказали, что число интернированных в лагере увеличивалось. Этот лагерь для интернированных ранее был санаторием, пока его не перепрофилировали в лагерь, он находился рядом с дорогой, за пределами Тарбагакая, с фабрикой алкоголя неподалеку. Я пробыл в камере № 8 довольно долгое время. Еда и условия в лагере были немного лучше, чем в центре содержания под стражей. Нас кормили салатом и двумя паровыми булочками на завтрак, порция была хорошей для одного человека. Сказали, что наше «перевоспитание» начнется через неделю. В лагере был большой зал, вмещающий около 100 человек. Большинство интернированных были уйгурами, но были и другие этнические группы: казахи, кыргызы и дунгане (мусульмане-хуэй).
В основном мы изучали китайский, политику и историю. Нам рассказывали, как Китай освободил Восточный Туркестан, историю Тарбагакая и его современное положение, а также красные песни (hongge 红歌), например «Без Коммунистической партии не будет Нового Китая». Нам всегда устраивали церемонию подъема флага.
В марте 2018 года нас разделили на разные группы в зависимости от этнической принадлежности. 17 марта мне неожиданно сказали, что меня переведут в другой лагерь. Затем они попросили меня позвонить жене и детям в Казахстане и сказать им, чтобы они приехали меня навестить. Они сказали, что продолжат удерживать меня, если моя семья не приедет. Я сказал им, что моя жена и дети уже являются гражданами Казахстана и не могут приехать. Они ответили: «Ты не получил хорошего образования здесь. Поэтому мы переведем тебя в другой лагерь». Я сказал им, что мне все равно, где меня будут держать.
Меня перевезли в другой большой недавно построенный лагерь для интернированных, который находился за пределами Тарбагакая. Здание, в котором меня держали, имело 10 камер, каждая из которых вмещала около 40 человек, с 40 трехъярусными кроватями и туалетом; меня поместили в камеру № 20. Во всех камерах находились интернированные разных этнических групп. Начальником этого интернатного лагеря был ханец по имени Пан Синмин. Я был удивлен, увидев всех тех же уйгуров, с которыми я находился в центре содержания под стражей: Шохрета, Курбанжана, Алима и Абдуришита. Они сказали, что лагерь был лучше, чем центр содержания под стражей, потому что им не нужно было ходить в классы. Позже нам всем пришлось пройти перевоспитание и там тоже.
Интернированных разделили на два класса в зависимости от уровня образования: обыкновенно управляемый класс и строго управляемый класс. Моих соседей по камере и меня отнесли к обыкновенно управляемому классу, а большинство уйгуров отнесли к строго управляемому классу. Мои сокамерники и я проходили два занятия в день. Класс был большим залом, окруженным сеткой, и преподаватель стоял снаружи, преподавал нам. Мы должны были учить китайский, нас заставляли говорить на китайском, и мы должны были представляться на китайском.
17 апреля 2018 года Пан Синмин (начальник лагеря) сказал мне и еще одному казаху по имени Турдибег: «Мы получили уведомление от вышестоящих, и сегодня мы переведем вас в другой лагерь». Он также спросил, готовы ли мы воссоединиться с нашими семьями в Казахстане, на что я ответил: «Конечно, мы готовы. Мы очень хотим вернуться в Казахстан, если вы нас отпустите». Пан Синмин продолжил: «Я понял, что жена Турдибега тоже живет в Казахстане, и мы должны перевести вас в другой лагерь перед тем, как вас отпустят».
Мы были переведены в другой лагерь в кандалах, с черными повязками на глазах, ровно через месяц после предыдущего перевода. Мы были переведены в камеру № 7 на третьем этаже, которая имела 8 кроватей. Я не знал ни одного из моих соседей по камере. После разговора с ними я узнал, что почти все они когда-то иммигрировали в Казахстан или посещали его, и они сказали мне, что скоро поступят хорошие новости: нас скоро освободят и мы вернемся в Казахстан. Мы ждали неделю, десять дней, но хороших новостей не было. Нам сказали продолжать занятия. 3 сентября 2018 года меня спросили, хочу ли я вернуться в Казахстан, на что я ответил решительное «да». Но мне сказали, что я плохо учился, и меня снова переведут в предыдущий лагерь. Когда я вернулся в предыдущий лагерь, мои бывшие сокамерники были удивлены, увидев меня снова, думая, что я уже был освобожден. Я сказал им, что не знаю, что происходит. Я продолжал заниматься, как прежде: учил те же материалы и пел те же красные песни.
23 ноября 2018 года в лагере состоялся фиктивный суд. Они судили тех, кто молился, продавал Коран и тех, кто выражал недовольство режимом. Тех, чьи имена назывались, оставались в лагере, а других, чьи имена не назывались, переводили в другой лагерь. Моё имя не было упомянуто в этом фиктивном суде, и меня перевели в предыдущий лагерь. Меня поместили в камеру № 5 на втором этаже. Снова мои бывшие соседи по камере спросили меня, почему меня привели и снова увезли столько раз.
Я думал, что меня скоро освободят. Я слышал, что китайский режим открыл четыре фабрики в лагере: одну по производству автомобильных запчастей, одну по производству одежды, одну по производству продуктов питания и напитков, и одну по производству хлебобулочных изделий. Также я слышал, что нам скоро выдадут две пары одежды и начнем работать на этих фабриках, и не будет больше занятий. Нам все еще нужно было петь красные песни перед едой, и если мы этого не делали, нам не подавали еду.
Я выбрал научиться шить и освоил все навыки за три дня. Электрическая японская швейная машина, которую я использовал, имела три настройки натяжения нити: высокая, средняя и низкая. Сначала мы шили поясные ремни. Швы должны были быть прямыми, иначе нам нужно было переделывать. Позже мы шили другую одежду: школьные униформы и различные комплекты рабочей одежды. Я работал швеей около месяца. Еда на фабрике была немного лучше, чем в лагере. Обычно нам не показывали бренды одежды, которую мы шили. Однажды нам показали вещь с брендом, это было полотенце для Нанханга (т.е. China Southern Airlines) в Китае. Позже нас отругали за то, что мы пришили неправильный бренд на эти предметы, и попросили нас убрать их. Тогда мы провели целый день на собрании, подчеркивая, что то, что мы делаем на этой фабрике, не должно нигде обсуждаться. За нами постоянно наблюдали через камеры видеонаблюдения во время работы на фабрике. Мы больше не видели никаких брендов после этого инцидента. Мы шили брюки, а также шили различные части для этих брюк.
23 декабря 2018 года, во время шитья брюк, громкоговоритель на фабрике неожиданно вызвал меня по имени и сказал: «Ербакыт Отарбай, сидящий на месте № 147, собери свои вещи и готовься немедленно». Через несколько минут пришли два полицейских и увезли меня, и кроме меня было собрано более десяти интернированных. Одним из них был Юй Цзянь, чей отец был ханьцем, а мать русской. Другим был казах по имени Ходжархан. Также был мужчина по имени Саидулла, который был с женой и дочерью. Я не помню имен остальных. Нас не освободили в тот день. Нам сказали, что чиновники из местных администраций (Shequ Guanli 社区管理) должны приехать и подписать некоторые документы. Два чиновника, мужчина и женщина, из моей местной общины Хэпинцю, прибыли в тот день.
После того как они разобрались с документами, мы покинули фабрику и в 2 или 3 часа ночи прибыли в мою квартиру. Они сказали мне отдохнуть и закончить оформление документов на следующий день. Я не мог спать той ночью, потому что впервые за долгое время я оказался в комнате без железных решеток. Утром я вышел на улицу и был рад увидеть яркое солнце. Чиновники из местной администрации пришли и сказали: «Вы должны сообщать нам, куда вы идете, и один из нас должен быть с вами все время». Несмотря на то что я все еще не был полностью свободен, я был рад, что мог выходить на улицу в магазины и покупать продукты.
22 мая 2019 года ко мне в квартиру пришел полицейский и сказал: «Теперь вы можете вернуться в Казахстан с вашим паспортом и зеленой картой. Завтра полицейский приедет и отвезет вас на границу на машине». На следующий день полицейский приехал и отвез меня на наземную границу, где я встретил двух женщин, с которыми я был в том же лагере. Это были Баки и Салтанат, обе бывшие учительницы. После завершения всех формальностей мы пересекли границу в Казахстан.
Я бы хотел добавить несколько замечаний о моем интернировании. Меня наказывали несколько раз в лагере. Меня интернировали вне всякого правосудия, и я никогда не совершал преступлений, но подвергался жестокому обращению, из-за чего я вступал в множество споров с охранниками лагеря. Они избивали меня несколько раз с использованием электрических дубинок. У меня есть шрамы на голове, лице и руках. Они часто били меня палкой или электрической дубинкой. Они лишали меня пищи и воды во время наказания. Иногда нам давали очень мало еды: половину булочки на пару. Иногда нам приходилось пить воду из писсуара, потому что нам нужно было выжить. Однажды меня отвезли в больницу, когда я потерял сознание из-за побоев. В больнице мне также удалили аппендикс. У меня на руках шрамы от кандалов. Некоторые интернированные умерли из-за побоев и других видов наказания. Был казах по имени Косун, которого забили до смерти. Я видел женщин-интернированных с бритыми головами и слышал, как женщины кричали и плакали, пока я находился в своей камере, но я не видел лично своими глазами, чтобы женщины подвергались сексуальному насилию или изнасилованию. Я никогда не испытывал ничего хорошего во время своего интернирования.
Перед освобождением мне сказали подписать соглашение о неразглашении, требуя, чтобы я никому не рассказывал о том, что со мной произошло, что я видел и что я слышал во время своего интернирования. Меня предупредили, что для моих родителей, теть и других родственников в Восточном Туркестане будут последствия, если я нарушу соглашение о неразглашении. Когда я позвонил своим родителям после освобождения, находясь уже в Казахстане, они попросили меня не выступать против китайского режима, потому что они не смогут получить свои паспорта и не смогут навестить меня в Казахстане. Напротив, я высказался и поделился своими показаниями через YouTube, а 9 декабря 2021 года интервью было опубликовано BBC. Китайские чиновники сказали моим родителям, что я высказался о своем интернировании. Теперь, когда я звоню родителям, они больше не берут трубку. Я могу только спрашивать друзей о благополучии и состоянии родителей.